слезу вышибает.
— Это что же, — остолбеневший генерал опустил руку с мокрым платком, — обычная горчица?
— Разумеется. К чему ненужный риск? Мы первым делом отправились в университет, поговорили с химиками и выяснили, что за яд может быть в пузырьке. Потом со всеми предосторожностями доставили его в полицию. А в похожий флакон я налил приправу, которую делает наш дворник Капитон. Занятная личность… С обеда сидит в рюмочной на углу, пропивает два рубля. В его опустевшей дворницкой следователь и устроил засаду — оттуда удобнее всего наблюдать за входящими в дом. Как увидел ваш мундир, свистнул городовых, те мигом встали у дверей да под окном.
— Значит, вы разыграли эту комедию, только чтобы поймать меня?
— И вы попались, как необстрелянный новобранец, — подмигнул Шпигунов.
— Я? Попался? И в чем же вы намерены меня обвинить?
— Да вот, хотя бы в покушении на жизнь господина Мармеладова.
— При помощи горчицы? Не смешите, — генерал уже взял себя в руки и говорил развязным тоном, как человек, которому совершенно нечего бояться. — Вряд ли суд признает мою вину.
— Тогда… Э-э-э… В убийстве химика.
— Опять промах. У вас нет ни единого факта, доказывающего, что я встречался с покойным.
— Но вы… — следователь замешкался. — Вы присылали адъютанта, чтобы справиться о здоровье отравленного!
— Мой адъютант будет это отрицать. Яким и кучер — тоже. У вас останется лишь слово вдовы, которая, насколько мне известно, и сама под подозрением в этом расследовании.
— Но яд… Яд, который сейчас хранится в полицейском участке. От такой улики вы не отмахнетесь!
— О, я буду утверждать, что вижу эту склянку впервые. Ни одного документа, связывающего меня с горчичным газом, не найдете. В нашем ведомстве секретность — не пустой звук.
Генерал застегнул воротник мундира и спросил официальным тоном:
— На каком же основании вы собираетесь меня арестовать?
Шпигунов бросил умоляющий взгляд на сыщика, тот отщипнул хлебный мякиш и произнес:
— На основании вашего признания в убийстве химика и в измене государю.
Генерал засмеялся — искренне, в полный голос, окончательно избавляясь от нервного напряжения последних минут.
— Ха! Признание? А кто его слышал, кроме вас? Слово сыщика против слова генерала. Что перевесит в суде? Кому поверят?!
— Однозначно, вашему слову, — склонил голову Мармеладов.
— В таком случае, нам не о чем больше говорить. Я ухожу!
— Не торопитесь, пан отравитель, — Конрад Дульцкий вылез из-за высокой спинки дивана. — Умоляю, задержитесь еще на пару мгновений.
Генерал нахмурился:
— А ты кто такой?!
— Моя фамилия не имеет никакого значения. Запомните другую: Берлинер. Эмиль Берлинер, изобретатель диска для записи звука.
Он поднял с пола граммофон, нежно и ласково, как упавшего на землю ребенка, перенес к столу и примостил на углу, рядом с подносом.
— К сожалению, звуковую дорожку длиннее семи минут на этих дисках сделать не получается. Поэтому мы договорились об условном знаке: когда пан сыщик щелкает пальцами, я включаю аппарат… Так-с… Готово!
Звуковой мастер крутанул ручку и поставил иглу на середину диска. Из трубы послышался вполне узнаваемый голос:
— …продам Его Императорскому Глупейшеству! Я ненавижу…
Генерал рванулся к граммофону, но Шпигунов перехватил его запястье и вывернул руку.
— Аааааай! Пусти, сволочь! Пусти-и-и!
Злодей скрючился и завизжал, как побитая собака. Полицейский следователь потащил его к двери, отдавая приказы на ходу:
— Граммофон заберите. Накройте шинелью, чтоб ни одной капли дождя на пластинку не упало! Головой ответите! Да что же ты творишь, бестолочь?! Сними трубу, без нее же удобнее…
На пороге он обернулся, посмотрел прямо в глаза Мармеладову, но так ничего и не сказал. Чуть заметно кивнул и вышел, не попрощавшись.
Сыщик нисколько не смутился. Подвинул к себе поднос и начал чистить вареную картошку.
— Вот так и сбываются мечты, пан Дульцкий. Вчера вы лишь грезили о приключениях, а сегодня помогли изловить убийцу.
Мастер схватил графин и начал пить прямо из горлышка, не замечая, что вода льется на недавно высушенный жилет.
— Матерь Божья… Как же я испугался. Думал, этот изверг убьет вас, а после найдет и растерзает меня. А еще у меня сердце разрывается от жалости к этому химику и, особенно, к его несчастной вдове. Бедняжка… Такая молодая, красивая… А жизнь уже кончилась…. Как вы все это выдерживаете, пан Мармеладов?!
Он натянул макинтош и нетвердой походкой направился к двери.
— Нет, хватит с меня приключений. Лучше уж изо дня в день копаться в плевках насекомых, — уже на пороге спохватился. — А что там на улице? Все дождит?! Эх…
Дульцкий со вздохом нахлобучил на голову позолоченную трубу от граммофона, оставленную полицейскими, и добавил:
— Но какая же все-таки kurwa этот Шаляпин!
Адские кущи
Весна в Москве выдалась дождливой, но здесь, в шестнадцати верстах от города, майские ночи были сухими и теплыми. Маленький поселок, облепивший берега Сетуни, жил предвкушением грядущего зноя.
Встречать лето дачники собрались у Бабарыкиных. Только у них хватало места, чтобы разместить всех соседей с комфортом. Хозяин дома, Александр Кондратьевич, давно уж снискал славу отшельника, отгородился от мира после смерти любимой супруги. Но на долгие майские каникулы к нему приехала дочь Татьяна, ученица Екатерининского института благородных девиц, и привычный уклад изменился. Тихий дом зашумел, закричал, зацокал каблучками по каменным дорожкам. Запел сперва неуверенными, срывающимися сопрано, но потом освоился, затренькал на гитаре, усилился нагловатыми баритонами. Даже сад впервые за долгие годы зацвел. Молодая хозяйка затеяла здесь métamorphose[23] — велела разобрать две стены у беседки и пристроить к ней длинный навес, чтобы под ним могли собираться на застолья две дюжины гостей.
И гости собирались, чуть не каждый день. Играли в серсо[24] и в карты, разгадывали шарады, ели и пили. Впрочем, пили мало, в основном, крюшон и шампанское. Юнкер Акадский проломил дыру в заборе своей дачи, чтобы почаще видеть прекрасную соседку, а к середине мая прислал сватов. Сговорились на свадьбу, после чего жених с бесцеремонностью, свойственной всем молодым людям,
